Может вырезать Андрюху в "Творчество", а то потеряется?

Какой-то ты, Костя, кровожадный вернулся: чуть что - так сразу и резать.

2 Андрюха .
2 Костег. Давай до конца дочитаем, а потом в "творчество".

Вот прочитал.
И как теперь работать?
Придется притворяться, что мне ни чуточки не хочется в Оффск, совсем не хочется увидеть Onix в красном платье, и вообще не хочется съесть блинчики со сгущенкой

это очень тяжело. уже три дня работать не могу

Валит

Вот тут вот, похоже, самое главное... Да наладится все, Андрюха, потерпеть надо! Ведь не за ради красного словца все происходит и живем, а за тех, кого приручили и ответственны... Ты эта, поправляйся давай, там еще впереди столько всего!

Кто? откуда?

валит - народ уезжает из оффска
валит - народ приезжает в оффск.

не?

Кто бунтаря завалил???

Подвиг Калибера
Я валю - снег валит

Бывает, катишься так с горки, и не замечаешь, что делаешь. Ну, не то, чтобы бездумно летишь куда-то навстречу приключению, тогда-то оно точно придет. А просто катишься, а думаешь о другом. Например, что из шапки нитка торчит сбоку. И вот начинаешь думать, болтается она на ветру, или к шапке прилипла. Вроде бы ерунда, но важно жутко. И так эта мысль захватывает, что ни о чем другом думать не можешь. А как остановишься - она же уже не на ветру, и шапка не на голове, иначе не видно. Такая вот ерунда.

С шапками всегда так. Почему-то очень важно, какая шапка, но ты же ее не видишь, она на голове. Кому какое дело, какая у него шапка, если он ее все равно не видит. Никогда не мог взять в толк. Шапки должны людям другие покупать, которые на них смотрят. Ну и следить за этими нитками и прочей ерундой, это же им важно, ты-то сам ее не видишь.

Так вот и катался я, катался.. Один катался, ну, как обычно бывает, когда уже всем надоело, а тебе вроде еще охота.

Подъехал к швабре, жду, когда подтянется. Швабра – это на самом деле не швабра, а подъемник такой. Он и на швабру-то не похож, больше на якорь. Подъезжает человек, хватается за него и под задницу себе цепляет. Его дергает – и катится он за милую душу в гору, почти как с горы. Только наоборот.

Жду, в общем. И о шапке думаю, каково ей там, на голове. Если б я был шапкой – я бы обязательно научился разговаривать, чтобы голова не тревожилась.

- Голова, ты как? Не дует?
- Да замечательно, спасибо! А у тебя нитка не болтается?
- Сейчас нет, а когда едем, - болтается. Но не дергает, даже весело от того, что болтается.

Весело же было бы. И голове и шапке. А так – не пойми что. Одна без другой не может, а понимания никакого.

И подкатывается ко мне какая-то леди, без разговора шасть на швабру и поехали мы. Вот никогда таких дамочек не понимал. Вроде культурные все, воспитанные. Разряжены, как попугаи. То есть свои люди. Но вот очереди нет, никого нет, а она – шасть! И сидит. Едем. Только она на полметра ниже, ей нормально за якорь зацепленной ехать. А у меня коленки сразу заболели. Ну да ничего, ч привык. Ботинки все равно на размер меньше, коленки – ерунда.

Смотрю на нее, а у нее шлем на голове. Совсем не то, что шапка. Шлем наверняка никогда не думает ни о чем, потому что у него ниток нет, и они не болтаются. Да и вообще, ему все равно – ему об лед с камнями биться. Тут не до болтовни.

- А вы на тысячу двести уже ездили? – спрашивает голова из шлема. Всегда так с ними – никогда не поймешь, что там внутри. Я даже опешил.

- Не знаю. А это где? – я осторожно спросил, нам же еще наверх вместе ехать, мало ли, что она имеет в виду.

- Это наверху, там где подъемник заканчивается. На вершине тысяча двести. – И говорит так уверенно, как будто всю жизнь туда ездит.

Я вот ей-богу не понял, что она хотела сказать. Подъемник вот он, скоро кончится, и второй недалеко тоже. Не помню никаких тысяч двести. Но мало ли, чего я не помню, я когда-то даже забыл, сколько мне лет. Вот так живешь, живешь, а потом тебя кто-нибудь спросит, сколько тебе лет. А ты ему – двадцать три! И не сомневаешься, а потом вдруг вспомнишь, что это три года назад было. Или четыре. А может в прошлом году. И тогда начинаешь вспоминать, какой сейчас год и вычитать из него, в котором ты родился. А пока думаешь, на тебя смотрят, как на идиота, и думают, что ты соврать хочешь. А ты не хочешь, просто вот сейчас забыл. Кому надо всякую чепуху запоминать, от этого что, больше или меньше лет станет? Глупость какая-то, в общем. Как с шапками примерно. Ну, вы понимаете, о чем я.

И говорю ей:

- Нет, не ездил. В прошлом году сходить хотел, но не пошел, лень стало. – Это я, значит, ей про Кукисвумчорр стал говорить, гора такая есть недалеко. Туда пешком идти надо. Лучше, когда светло.

- Вы подниматься боитесь, что ли? – говорит. Чудная какая-то леди, право слово. Ну да я никогда их не понимал. Они и пока девчонки – то, не слишком понятны, а как вырастут – совсем туши свет.

- Нет, не боюсь совсем. Поднимаюсь вот с вами, не страшно ни капли. А самому страшно, потому что упасть боюсь, колени сзади уже жутко ноют.

- А на второй очереди почему тогда не катаетесь? – спрашивает. С чего она взяла, что не катаюсь. Я не говорил такого.

- Катаюсь, почему не катаюсь? И смотрю на нее. Точнее на шлем, головы не видно.

- Так там и есть тысяча двести! Как там сейчас?

- Холодно. И темно.

Вот и пойми ее, что она мне сказать хотела. Всегда с ними так, вроде похожи на тебя чем-то, а вроде и нет. Ну да и ладно.

Прикатились мы к ней ко второй очереди, думаю, пусть вперед едет сама, я с ней до верху не доберусь, очень уж неудобно.

А там еще лыжник стоит. И как давай они ругаться, только пух и перья клочьями в стороны, как петухи на ярмарке. Орут, друг друга не слышат. Кто-то кого-то забыл где-то, в тумане, что ли. Я эти вещи жутко не люблю, когда орут, а другие слушают. Что им, поорать негде, что ли. И уехал от них, тысячу двести искать. Такие дела.

Жуть, жуть...
А мне сноубордистки ближе, обычно хорошенькие и не ругаюца, клевые, вау.

Во. еще раз подтверждает . Тетки , это проблемы и плохо . Общаться с ними на бугеле, вредно .
Перевешивает, быстро, рывком или уравновесить прижав к себе, или вон со швабры .
Про тыщу двести позабавило ..

Булетман - писатель!

Французы проверили Кировске ужасы, показанные Звягинцевым в "Левиафане" - не нашли)

Да ладно, разные бывают случаи, такие редко...Чаще всё гораздо волннующе...

О! Крутяк! Раньше говорили: "Поехали из бара наверх!", или: "Ну что, до тринагулы?" А теперь вышел из Штаба: "Ну что, на 1200?"

Нельзя же так, половина рабочего дня - насмарку

Наверху и правда темно и холодно было. И время семь часов. Но это у меня семь часов, у всех еще шесть, тут дело такое. Они еще не знают, что в семь часов будет, а я уже знаю – темно и холодно. И снег жесткий. И ноги в ботинках озверели прям, так и просятся наружу.

Поискал я тысячу двести, за будку заглянул, а там не видно ни черта. Тоже снег один, ни тысячи, ни двухсот. Ну и черт с ними, кататься надо. И поехал с горы сваливаться. Людей вокруг почти уже нет, все куда-то девались. Может, у них тоже уже семь часов, кто их знает. Я ж другим людям в часы не заглядывал, неприлично это. То есть вроде ничего особенного, но как-то неловко может получиться. Подойдешь к человеку, у самого часы на руках, а ты на его пялишься. Никак же не посмотреть незаметно, часы – они маленькие, на руке. Наклониться нужно и посмотреть. И тогда он подумает, что ты на его часы смотришь, может, сравниваешь. Вроде как неприлично.

Можно, конечно, спросить, сколько времени. Но тут какая петрушка может получиться: он на часы посмотрит и скажет, сколько времени, по его мнению, у тебя должно быть. А он откуда знает, сколько у меня времени должно быть, мне же интересно, сколько у него, чтобы сравнить. Может, у него вообще вчера. Или завтра, если он из Японии только что вернулся, а ему завтра опять в Японию и ему так удобно. Тоже чепуха, если задуматься. У него – сейчас и у меня – сейчас. А если он в Японии – то у него уже завтра. И все равно у обоих – сейчас. Так и не узнаешь никогда, сколько у человека сейчас времени.

Для этого в баре часы висят. Вообще там не одни часы висят, тоже, наверное, чтобы удобно было притворяться, что у кого-то сейчас, а у кого-то завтра. Но там написано специально, где у кого сколько времени. И по одним часам в восемь вечера лекция будет. Это по которым у меня девять, я же на час вперед.

Так что поехал я в бар и ботинки снял и в машину вышвырнул. Вроде не виноваты они, но надо же кому-то отомстить, что они жмут. Потому и швырнул. И в гостиницу уехал, поваляться перед лекцией. После нее еще Рождество праздновать собирались, все должны были смеяться и пить что-нибудь. Я уже покатался, так что тоже можно смеяться.

Обратно приехал, лекция уже почти началась. Про лавинную безопасность рассказывали. Куча народа, значит, сидят все, серьезные. Разряженные, конечно, но это не мешает быть серьезным, если так надо.

Экран большой стоит, то есть висит. На нем картинки разные показывают. И дядька серьезный такой, с микрофоном и указкой в картинки показывает и рассказывает, как снег с горы падает. Лавина называется. Я раньше слышал про лавины, удивительно странная вещь тот снег.

Он когда падает – легкий-легкий, хоть снежинки ртом хватай и удивляйся. Потом они укладываются, одна на другую, тысячи их, миллионы. Даже больше. Понятное дело, я сам никогда не считал, но много – жуть. И лежат. Казалось бы, лежи себе спокойно, всё, уже прилетел. Но они когда такой толпой лежат – никак им не успокоиться, суета страшная у них там в этом снегу лежащем. Все время что-то делят там, ломают, потеют. Ну, испаряются, по-ихнему, по снежинкиному. И до того они себя доводят, что начинают делиться промеж себя. Кто раньше упал, кто позже. И делятся так усердно, что как пирог слоеный получается. Как в столовках раньше продавали. Наполеон, или как-то еще, я не запоминал. У меня вообще память ни к черту, курю много, наверное.

В общем, полежат они как следует, передерутся между собой, что ни в какую разговаривать не хотят. И никакой общности у них, как у шапки с головой почти. И не держатся друг за друга. И тогда начинается канитель – если в поле лежат, так и лежат себе до весны, кого ветром не сдует. А кто в гору попал – тому никак не улежать. Нижние терпеть на себе верхних не могут, отделяются изо всех сил, кто-то вообще из снежинок в подшипники превращается. И если наверху лыжник какой случится в таком месте – всё, пропал. Или сноубордист. Это которые на одной лыже двумя ногами катаются. Не знаю, как им удобно это, но тут ничего не попишешь – сами выбирали, вот и катаются. Нравится им так.

В общем, вся эта свора перессорившихся снежинок, с испортившимся настроением и лишним весом, падает вместе с катальщиком. И всю свою неприкаянность на нем вымещает, молотит – спасу нет.

Примерно об этом и рассказывали. Вообще много о чем рассказывали, но в основном о том, как в такие места не попадать, где снег беспокойный. Я так понял. А чтобы нагляднее было – сначала Мишу, который спать вчера хотел, и открытую дверь открывал, попросили рассказать, как он раскапывал лавину с лыжниками. Жутко стало, аж мурашки по спине пошли. А потом еще страшнее – тот дядька серьезный, который с микрофоном, вызвал другого, с суровым лицом. И на него стол положили, прям натурально. Он лежит. Из-под стола и так почти не видно, а на него еще один взгромоздился, здоровый страшно. И бородатый. Меня одной такой бородой можно до смерти напугать, а он еще и на стол встал.

Показывали, в общем, как снег давит. Сильно давит, наверное. Если бы попрыгал тот, сверху – совсем натурально вышло бы. Наверное. Но тогда каждый раз нового под стол пришлось бы класть, а пойди, найди дураков каждый раз.

На самом деле я всех выступавших знаю, раньше встречались. Который серьезный с микрофоном – он Игорь Васильевич, еще его Загвоздиным называют. И Сондре, но Сондре – это он чтобы притворяться придумал, но у него почти не получается, потому что так его почти никто не называет. Который под столом лежал – тот Тёмыч. Артем, то есть, то же самое. Он крепкий, потому и под столом был. А сверху Антон стоял на нем, Большой. Но он и правда жуть, какой большой, я уже говорил. Так что никто не притворялся. Куда тут притворяться, когда снег падает.

Стою, значит, слушаю, лекция закончилась, никого не раздавили. И какая-то девчонка сидит рядом и говорит: потрясающе. Слово-то какое, потрясающе! Придумает тоже, как будто трясло ее. Замерзла, наверное, хотя тепло было. Говорю же – не понять этих девчонок никогда.

Да никого не понять. Вот остальные сидят, им говорят:

- Ну всё, что планировалось рассказать – рассказано. Задавайте вопросы! – Это лектор говорит.

А все молчат. Наверное, понятно всё. Я вот ничего не понял, как точно не попасться лавине, если кататься. А все поняли. Ну, я всё время такой, непонятливый. Такие дела.

Все равно пора было Рождество праздновать, хотелось веселиться и пить что-нибудь, давно ж мечтал.

И началось! Жуть, как люблю такие сборища, пробирают до костей, что потом наутро даже просыпаться не хочется. Ну, вы понимаете, о чем я.

чёт фигня какая то, в моей карте Кукис - 885,9, а 1200 это Юдычвумчорр